Повесть о Тадж-аль-Мулуке
..."Знай, о владыка, что мой отец был купцом и не имел ребенка,
Кроме меня. А у меня была двоюродная сестра, с которой я воспитывался в
доме
моего отца, так как ее отец умер. И перед смертью он условился с моим
отцом женить меня на ней; и когда я достиг зрелости мужчин, а она зре-
лости женщин, ее не отделили от меня, и меня не отделили от нее. А потом
отец поговорил с матерью и сказал: "В этом году мы напишем запись Азиза
и Азизы"; и он сговорился с нею об этом деле и начал приготовлять припа-
сы для свадебных пиршеств. И при всем том мы с моей двоюродной сестрой
спали в одной постели и не знали, как обстоит дело, она была более рас-
судительна, Знающа и сведуща, чем я.
И тогда мой отец собрал все необходимое для торжества, и осталось
только написать брачную запись и войти к моей двоюродной сестре; он за-
хотел написать запись после пятничной молитвы и отправился к своим
друзьям из купцов и другим и уведомил их об этом, а моя мать пошла и
пригласила своих подруг-женщин и позвала родственников. И когда пришел
день пятницы, комнату, где должны были сидеть, помыли и вымыли в ней
мраморный пол, и в нашем доме разостлали ковры и поставили там все, что
было нужно, завесив сначала стены тканью, вышитой золотом; и люди сгово-
рились прийти к нам в дом после пятничной молитвы, и мой отец пошел и
приготовил халву и блюда со сластями, и осталось только написать запись.
А мать послала меня в баню и послала за мной новое платье из роскош-
нейших одежд; и, выйдя из бани, я надел это роскошное платье, а оно было
надушено, и когда я надел его, от него повеяло благовонным ароматом,
распространившимся по дороге. Я хотел пойти в мечеть, но вспомнил об од-
ном моем товарище и вернулся поискать его, чтобы он пришел, когда будут
делать запись, и я говорил себе: "Займусь этим делом, пока подойдет вре-
мя молитвы".
И я вошел в переулок, в который я еще никогда не входил; а я был пот-
ный после бани из-за новой одежды, бывшей на мне, и пот тек, и от меня
веяло благоуханием. Я сел в начале переулка отдохнуть и разостлал под
собою платок с каемкой, который был у меня, и мне стало очень жарко, и
мой лоб вспотел, и пот лился мне на лицо, но я не мог обтереть его с ли-
ца платком, так как платок был разостлан подо мной.
Я хотел взять фарджию и обтереть ею щеку, но вдруг, не знаю откуда,
упал на меня сверху белый платок. А этот платок был нежнее ветерка, и
вид его был приятней исцеления для больного, и я схватил его рукой и
поднял голову кверху, чтобы посмотреть, откуда упал этот платок. И глаза
мои встретились с глазами обладательницы этой газели..."
И Шахразаду застигло, утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто тринадцатая ночь
Когда же настала сто тринадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о
счастливый царь, что юноша говорил Тадж-альМулуку: "И я поднял голову
кверху, чтобы посмотреть, откуда этот платок, и глаза мои встретились с
глазами обладательницы этой газели. И вдруг, я вижу, высунулась она из
окна с медной решеткой, и мои глаза не видали ничего прекраснее ее, и, в
общем, мой язык бессилен ее описать. И, увидев, что я взглянул на нее,
она положила палец в рот, а затем взяла свой средний палец и приложила
его вплотную к указательному пальцу и оба пальца прижала к своему телу,
между грудями, а затем она убрала голову из окна, закрыла створку окошка
и ушла. И в моем сердце вспыхнул огонь, и разгорелось великое пламя, и
взгляд на нее оставил после себя тысячу вздохов, и я в растерянности не
слышал, что она сказала, и не понял, какие она делала знаки.
И я взглянул на окошко во второй раз, но увидел, что оно захлопнуто,
и прождал до захода солнца, но не услышал ни звука и не увидал никого.
И, отчаявшись увидеть ее, я встал с места и захватил платок, и когда я
развернул его, от него повеяло запахом мускуса, и меня охватил от этого
запаха великий восторг, так что я стал как будто в раю. А затем я расс-
телил платок перед собою, и оттуда выпал тонкий листок бумаги, и когда я
развернул листок, оказалось, что он пропитан благовонным ароматом и на
нем написаны такие стихи:
Послал я письмо к нему, на страсть его сетуя,
И почерк мой тонок был, - а почерков много.
Спросил он: "Мой друг, скажи, твой почерк - что сталось с ним?
Так нежен и тонок он, едва его видно".
Я молвил: "Затем, что сам и тонок и худ я стал:
Таким-то вот почерком влюбленные пишут".
Прочитав эти стихи, я устремил взор очей на красоту платка и увидел
на одной из его каемок вышитые строчки такого двустишия:
Написал пушок - о, как славен он средь писцов других -
На щеках его пару тонких строк рейханом [177]
"О, смущение для обеих лун, коль он явится!
А согнется он - о, позор ветвям смущенным!"
А на другой каемке были вышиты строки такого двустишия:
Написал пушок темной амброю на жемчужине
Пару тонких строк, как на яблоке агатом:
"Убивают нас зрачки томные, лишь взглянут на нас,
Опьяняют нас щеки нежные, не вино".
И когда я увидел, какие были на платке стихи, в моем сердце вспыхнуло
пламя огня и увеличились мои страсть и раздумье. И я взял платок и бу-
мажку и принес их домой, не зная хитрости, чтобы соединиться с нею, и не
мог я, в любви, говорить о подробностях.
Я добрался до дому только тогда, когда прошла часть ночи, и увидел,
что дочь моего дяди сидит и плачет; и, увидав меня, она вытерла слезы и
подошла ко мне и сняла с меня одежду и спросила, отчего меня не было. И
она рассказала мне: "Все люди (эмиры, вельможи, купцы и другие) собра-
лись в нашем доме, и явились судьи и свидетели, и они съели кушанья и
просидели немного, ожидая твоего прихода, чтобы написать брачную запись,
а когда они отчаялись, что ты придешь, то разошлись и ушли своей доро-
гой. Твой отец, - говорила она, - сильно рассердился, из-за этого и пок-
лялся, что он напишет запись только в будущем году, так как он истратил
на это торжество много денег. А что было с тобой сегодня, что ты задер-
жался до этого времени и случилось то, что случилось из-за твоего от-
сутствия?" - спросила она потом. И я ответил: "О дочь моего дяди, не
спрашивай, что со мной случилось!" - и рассказал ей про платок и все со-
общил ей с начала до конца. И она взяла бумажку и платок и прочитала,
что было на них написано, и слезы потекли по ее щекам, и она произнесла
такие стихи:
Коль скажет кто: "Свободна страсть вначале", -
Ответь: "Ты лжешь: все в страсти - принужденье,
А принужденье не несет позора".
И это верно, - так гласят преданья,
Что не подделаны, коль разобрать их.
Захочешь, скажешь: сладостная пытка,
Иль боль внутри, иль сильные побои,
Иль месть, иль счастье, или вожделенье,
Что души услаждает или губит, -
Я спутался в противопоставленьях.
А вместе с тем пора любви - как праздник,
Когда уста ее смеются вечно,
И веянье духов ее отменно.
Любовь прогонит все, что нас испортит, -
В сердца холопов низких не вселится".
Потом она спросила: "Что же она сказала тебе и какие сделала знаки?"
И я отвечал: "Она не произнесла ничего, а только положила палец в рот и
потом приложила к нему средний палец и прижала оба пальца к груди и по-
казала на землю, а затем она убрала голову из окна и заперла окно. И
после этого я ее не видел, но она взяла с собою мое сердце, и я проси-
дел, пока не скрылось солнце, ожидая, что она выглянет из окна второй
раз, но она этого не сделала, и, отчаявшись, я ушел из того места и при-
шел домой. Вот моя повесть, и я хочу от тебя, чтобы ты мне помогла в мо-
ем испытании".
И Азиза подняла голову и сказала: "О сын моего дяди, если бы ты пот-
ребовал мой глаз, я бы, право, вырвала его для тебя из века. Я непремен-
но помогу тебе в твоей нужде, и ей помогу в ее нужде: она в тебя влюбле-
на так, как и ты влюблен в нее". - "А как истолковать ее знаки?" - спро-
сил я; и Азиза ответила: "То, что она положила палец в рот, указывает,
что ты у нее на таком же месте, как душа в ее теле, и что она вопьется в
близость к тебе зубами мудрости. Платок указывает на привет от любящих
возлюбленным; бумажка обозначает, что душа ее привязалась к тебе, а при-
жатие двух пальцев к телу между грудями значит, что она говорит тебе:
через два дня приходи сюда, чтобы от твоего появления прекратилась моя
забота. И знай, о сын моего дяди, что она тебя любит и доверяет тебе, и
вот какое у меня толкование ее знакам, а если бы я могла выходить и вхо-
дить, я бы, наверное, свела тебя с нею в скорейшем времени и накрыла бы
вас своим подолом".
И, услышав это от Азизы, - говорил юноша, - я поблагодарил ее за ее
слова и сказал себе: "Потерплю два дня". И я просидел два дня дома, не
выходя и не входя, и не ел и не пил, и я положил голову на колени моей
двоюродной сестры, а она утешала меня и говорила: "Укрепи свою решимость
и отвагу, успокой сердце и ум..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто четырнадцатая ночь
Когда же настала сто четырнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "А когда эти два
дня окончились, дочь моего дяди сказала мне: "Успокой свою душу и прох-
лади глаза! Укрепи свою решимость, надень платье и отправляйся к ней,
как назначено".
Потом она поднялась, дала мне переодеться и окурила меня, а затем она
укрепила во мне силу и ободрила мне сердце, и я вышел, и шел, пока не
вошел в тот переулок. Я посидел немного на лавочке, и вдруг окно распах-
нулось, и я своими глазами увидел ту женщину. И тут я обмер, а очнув-
шись, я укрепил свою волю и ободрился сердцем и взглянул на нее второй
раз, но исчез из мира; а придя в себя, я увидел, что женщина держит в
руке зеркало и красный платок. И, увидев меня, она засучила рукава и,
раздвинув свои пять пальцев, ударила себя по груди ладонью и пятью
пальцами, а затем она подняла руки и выставила зеркало из окна, после
чего она взяла красный платок и ушла с ним, а вернувшись, три раза опус-
тила его из окна в переулок, опуская и поднимая его, и потом скрутила
платок и свернула его рукою и наклонила голову. А затем она убрала голо-
ву из окна и заперла окно, и ушла, не сказав мне ни единого слова; нап-
ротив, она оставила меня растерянным, и я не Знал, какие она делала зна-
ки.
Я просидел до вечерней поры, а потом пришел домой, около полуночи, и
я увидел, что дочь моего дяди положила щеку на руку и глаза ее льют сле-
зы, и она говорила такие стихи:
"Что за дело мне, что хулители за тебя бранят!
Как утешиться, если строен ты, как ветвь тонкая?
О видение, что украло душу и скрылся!
Для любви узритской [178] спасенья нет от красавицы.
Как турчанки очи - глаза ее, и разят они
Сердца любящих, как не рубит меч с острым лезвием.
Ты носить меня заставляешь бремя любви к тебе,
Но рубашку я уж носить не в силах, - так слаб я стал.
И я плакал кровью, слова услышав хулителей:
"Из очей того, кого любишь ты, тебе меч грозит".
Если б сердцем был я таков, как ты! Только телом я
На твой стан похож - оно сгублено изнурением.
О эмир! Суров красоты надсмотрщик - глаза твоя,
И привратник - бровь - справедливости не желает знать,
Лгут сказавшие, что красоты все Юсуф взял себе, -
Сколько Юсуфов в красоте твоей заключается!
И стараюсь я от тебя уйти, опасаясь глаз-
Соглядатаев, во доколе мне принуждать себя?"
И когда я услышал ее стихи, мои заботы увеличились, и умножились мои
горести, и я упал в углу комнаты, л Азиза встала и перенесла меня, а по-
том она сняла с меня одежду и вытерла мое лицо рукавом и спросила меня,
что со мной случилось.
И я рассказал ей обо всем, что испытал от той женщины, и она сказала:
"О сын моего дяди, изъяснение знака ладонью и пятью пальцами таково:
приходи через пять дней; а ее знак зеркалом и опусканием и поднятием
красного платка и то, что она высунула голову из окна, означает: сиди
возле лавки красильщика, пока к тебе не придет мой посланный".
И когда я услышал эти слова, в моем сердце загорелся огонь, и я воск-
ликнул: "Клянусь Аллахом, о дочь моего дяди, ты права в этом объяснении!
Я видел в переулке красильщика-еврея!"
И я заплакал, а дочь моего дяди сказала мне: "Укрепи свою решимость и
будь тверд сердцем; другой охвачен любовью несколько лет и стоек против
жара страсти, а ты влюблен только пять дней, так почему же ты так горю-
ешь?"
И она принялась утешать меня речами и принесла мне еду, и я взял ку-
сочек и хотел его съесть, но не мог. И я отказался от питья и еды и
расстался со сладостью сна, и мое лицо пожелтело, и красоты мой измени-
лись, так как я прежде не любил и вкушал жар любви только в первый раз.
И я ослаб, и дочь моего дяди ослабла изза меня, и она рассказывала мне о
состоянии влюбленных и любящих, чтобы меня утешить, каждую ночь, пока я
не засну, а просыпаясь, я находил ее не спящей из-за меня, и слезы бежа-
ли у нее по щекам.
И я жил так, пока не прошли эти пять дней, и тогда дочь моего дяди
нагрела мне воды и выкупала меня, и надела на меня одежду, и сказала:
"Отправляйся к ней. Да исполнит Аллах твою нужду и да приведет тебя к
тому, чего ты хочешь от твоей любимой!"
И я пошел, и шел до тех пор, пока не пришел к началу того переулка, а
день был субботний, и я увидел, что лавка красильщика заперта. Я проси-
дел подле нее, пока не прокричали призыв к предзакатной молитве; и солн-
це пожелтело, и призвали к вечерней молитве, и настала ночь, а я не ви-
дел ни следа той женщины и не слышал ни звука, ни вести. И я испугался,
что сижу один, и поднялся и шел, точно пьяный, пока не пришел домой, а
войдя, я увидел, что дочь моего дяди, Азиза, стоит, схватившись одной
рукой за колышек, вбитый в стену, а другая рука у нее на груди, и она
испускает вздохи и говорит такие стихи:
"Сильна бедуинки страсть, родными покинутой,
По иве томящейся и мирте Аравии!
Увидевши путников, огнями любви она
Костер обеспечит им, слезами бурдюк нальет, -
И все ж не сильней любви к тому, кого я люблю,
Но грешной считает он меня за любовь мою".
А окончив стихи, она обернулась и увидала меня, и, вытерев слезы ру-
кавом, улыбнулась мне в лицо и сказала: "О сын моего дяди, да обратит
Аллах тебе на пользу то, что он даровал тебе! Почему ты не провел ночь
подле твоей любимой и не удовлетворил твое желание с нею?" А я, услышав
ее слова, толкнул ее ногою в грудь, и она упала на стену и ударилась
лбом о косяк, а там был колышек, и он попал ей в лоб. И, посмотрев на
нее, я увидел, что ее лоб рассечен и течет кровь..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто пятнадцатая ночь
Когда же настала сто пятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о
счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда я ударил дочь
моего дяди в грудь ногою, она наткнулась на косяк, и колышек попал ей в
лицо, и она раскроила себе лоб, и потекла кровь. И она промолчала и не
сказала ни слова, но тотчас же встала и, оторвав лоскуток, заткнула им
рану, повязала ее повязкою и вытерла кровь, лившуюся на ковер, как ни в
чем не бывало, а потом она подошла ко мне и улыбнулась мне в лицо и ска-
зала нежным голосом: "Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я говорила это,
не смеясь над тобою и над нею! Я мучилась головной болью, и у меня было
в мыслях пустить себе кровь, а сейчас моей голове стало легче, и лоб об-
легчился. Расскажи мне, что с тобою было сегодня".
И я рассказал обо всем, что мне выпало из-за этой женщины, и, расска-
завши, заплакал, но Азиза молвила: "О сын моего дяди, радуйся успеху в
твоем намерении к осуществлению твоих надежд! Поистине, это знак согла-
сия, и он состоит в том, что она скрылась от тебя, так как желает тебя
испытать: стоек ты или нет и правда ли ты любишь ее, или нет. А завтра
отправляйся на прежнее место и посмотри, что она тебе укажет; ты близок
к радостям, и твои печали прекратились".
И она принялась утешать меня в моем горе, а я все больше огорчался и
печалился. А потом она принесла мне еду, но я толкнул поднос ногою, так
что все блюда разлетелись по сторонам, и воскликнул: "Все, кто влюблен,
- одержимые, и они не склонны к пище и не наслаждаются сном!" Но дочь
моего дяди, Азиза, сказала: "Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, - это
признак любви!" - и у нее потекли слезы. Она подобрала черепки от блюд и
остатки кушанья и стала развлекать меня рассказами, а я молил Аллаха,
чтобы настало утро. А когда утро наступило и засияло светом и заблиста-
ло, я отправился к той женщине и торопливо вошел в переулок и сел на ла-
вочку. И вдруг окошко распахнулось, и она высунула голову из окна, сме-
ясь, а затем она скрылась и вернулась, и с ней было зеркало, кошель и
горшок, полный зеленых растений, а в руках у нее был светильник. И пер-
вым делом она взяла в руки зеркало и, сунув его в кошель, завязала его и
бросила в комнату, а затем опустила волосы на лицо и на миг приложила
светильник к верхушкам растений, а после того взяла все это и ушла, за-
перев окно. И мое сердце разрывалось от этого и от ее скрытых знаков и
тайных догадок, а она не сказала мне ни слова, и моя страсть от этого
усилилась и любовь и безумие увеличились.
И я вернулся назад с плачущим оком и печальным сердцем, и вошел в
свой дом, и увидел, что дочь моего дяди сидит лицом к стене. И сердце ее
горело от забот и огорчений и ревности, но любовь помешала ей сказать
мне что-нибудь о своей страсти, так как она видела, что я влюблен и бе-
зумен. И я посмотрел на нее и увидел у нее на голове две повязки: одна
из-за удара в лоб, а другая - на глазу, так как он стал у нее болеть от
долгого плача. И она была в наихудшем состоянии и, плача, говорила такие
стихи:
"Аллахом клянусь, друзья, владеть не могу я тем,
Что Лейле [179] Аллах судил, ни тем, что судил он мне.
Другому он дал ее, а мне к ней любовь послал;
Зачем не послал он мне другое, чем к Лейле страсть?"
А окончив стихи, она посмотрела и увидела меня, продолжая плакать, и
тогда она вытерла слезы и поднялась ко мне, но не могла говорить, таково
было ее волнение.
И она помолчала некоторое время, а потом сказала: "О сын моего дяди,
расскажи мне, что выпало тебе в этот раз"; и я рассказал ей обо всем,
что случилось, и тогда она воскликнула: "Терпи, пришла пора твоей бли-
зости с нею, и ты достиг исполнения твоих надежд! Тем, что она показала
тебе зеркало и засунула его в кошель, она говорит тебе: когда нырнет в
темноту солнце; а опустив волосы на лицо, она сказала: когда придет ночь
и опустится темный мрак и покроет свет дня - приходи. А ее Знак горшком
с цветами говорит: когда придешь, войди в сад за переулком; а знак све-
чою означает: когда войдешь в сад, жди там; и где найдешь горящий све-
тильник, туда и отправляйся, и садись возле него, и жди меня: поистине,
любовь к тебе меня убивает".
И, услышав слова дочери моего дяди, я воскликнул от чрезмерной страс-
ти и сказал: "Сколько ты еще будешь обещать и я стану ходить к ней, не
достигая цели? Я не вижу в твоем объяснении правильного смысла!"
И дочь моего дяди засмеялась и сказала: "У тебя должно остаться тер-
пения лишь на то, чтобы вытерпеть остаток этого дня, пока день не повер-
нет на закат и не придет ночь с ее мраком, и тогда ты насладишься едине-
нием и осуществлением надежд, и это - слова истины без лжи. - И она про-
изнесла такое двустишие:
Всех дней складки - пусть расправятся,
И в дома забот не ставь ноги.
Скольких дел нам не легко достичь,
Но за ними близок счастья миг".
И потом она подошла ко мне и стала утешать меня мягкими речами, но не
осмеливалась принести мне какойнибудь еды, боясь, что я на нее рассер-
жусь, и не надеялась она, что я склонюсь к ней. Она только хотела подой-
ти ко мне и снять с меня платье, а потом она сказала мне: "О сын моего
дяди, сядь, я расскажу тебе что-нибудь, что займет тебя до конца дня; и
если захочет Аллах великий, не придет еще ночь, как ты уже будешь подле
твоей любимой".
Но я не стал смотреть на нее и принялся ждать прихода ночи и говорил:
"Господи, ускорь приход ночи!" А когда пришла ночь, моя двоюродная сест-
ра горько заплакала и дала мне зернышко чистого мускуса и сказала: "О
сын моего дяди, положи это зернышко в рот [180] и когда ты встретишься со
своей любимой и удовлетворишь с нею свою нужду и она разрешит тебе то,
что ты желаешь, скажи ей такой стих:
О люди влюбленные, Аллахом молю сказать,
Что сделает молодец, коль сильно полюбит он?"
А потом она поцеловала меня и заставила поклясться, что я произнесу
этот стих из стихотворения, только когда буду выходить от этой женщины;
и я отвечал: "Слушаю и повинуюсь". И я вышел вечерней порой, и пошел, и
шел до тех пор, пока не достиг сада. И я нашел его ворота открытыми, и
вошел, и увидел вдали свет, и направился к нему; и, дойдя до него, я
увидел большое помещение со сводом, над которым был купол из слоновой
кости и черного дерева, и светильник был подвешен посреди купола. А по-
мещение устлано было шелковыми коврами, шитыми золотом и серебром, и тут
была большая горящая свеча в подсвечнике из золота, стоявшая под све-
тильником, а посредине помещения был фонтан с разными изображениями, а
рядом с фонтаном - скатерть, покрытая шелковой салфеткой, подле которой
стояла большая фарфоровая кружка, полная вина, и хрустальный кубок, ук-
рашенный золотом. А возле всего этого стоял большой закрытый серебряный
поднос. И я открыл его и увидел на нем всевозможные плоды: фиги, грана-
ты, виноград, померанцы, лимоны и апельсины; и между ними были разные
цветы: розы, жасмины, мирты, шиповник и нарциссы и всякие благовонные
растения.
И я обезумел при виде этого помещения и обрадовался крайней радостью,
и моя забота и горесть прекратились, но только я не нашел там ни одной
твари Аллаха великого..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто шестнадцатая ночь
Когда же настала сто шестнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я обезумел при
виде этого помещения и обрадовался крайней радостью, но только я не на-
шел там ни одной твари Аллаха великого и не видел ни раба, ни невольницы
и никого, кто бы заботился обо всем этом или сохранял эти вещи. И я си-
дел в этом покое, ожидая прихода моей любимой, пока не прошел первый час
ночи, и второй час, и третий - а она не приходила. И во мне усилились
муки голода, так как я некоторое время не ел пищи из-за сильной любви; и
когда я увидел это место и мне стало ясно, что дочь моего дяди правильно
поняла знаки моей возлюбленной, я отдохнул душою и почувствовал муки го-
лода. И возбудили во мне желание запахи кушаний, бывших на скатерти,
когда я пришел в это место, и душа моя успокоилась относительно единения
с любимой, и захотелось мне поесть. Я подошел к скатерти и поднял покры-
вало и увидел посередине ее фарфоровое блюдо с четырьмя подрумяненными
курицами, облитыми пряностями, а вокруг блюда стояли четыре тарелки: од-
на с халвой, другая с гранатными зернышками, третья с баклавой [181] и четвер-
тая с пышками, и на этих тарелках было и сладкое и кислое. И я поел пы-
шек и съел кусочек мяса и, принявшись за баклаву, съел немного и ее, а
потом я обратился к халве и съел ее ложку, или две, или три, или четыре,
и съел немного курятины и кусок хлеба. И тогда мой живот наполнился, и
суставы у меня расслабли, и я слишком размяк, чтобы не спать, и положил
голову на подушку, вымыв сначала руки, и сон одолел меня, и я не знаю,
что случилось со мной после этого. И я проснулся только тогда, когда ме-
ня обжег жар солнца, так как я уже несколько дней не вкушал сна; и,
проснувшись, я нашел у себя на животе соль и уголь. Я встал на ноги и
стряхнул одежду и повернулся направо и налево, но не увидел никого, и
оказалось, что я лежал на мраморных плитах, без постели, и я смутился
умом и огорчился великим огорчением, и слезы побежали у меня по щекам, и
я опечалился о самом себе. И, поднявшись, я отправился домой, и когда
пришел туда, то увидел, что дочь моего дяди ударяет рукой в грудь и пла-
чет, проливая слезы и соперничая с облаками, что льют дождь, и она гово-
рила такие стихи:
"Дует ветер из мест родных, тихо вея;
И дыханьем любовь в душе взволновал он.
Ветер с востока! Пожалуй к нам поскорее!
Всем влюбленным удел есть свой и удача.
Коль могла бы обнять тебя - обняла бы,
Как влюбленный любимой стан обнимает.
Коль не вижу я брата лик, пусть отнимет
Жизни радость совсем Аллах, и довольно.
Если бы знать мне, растаяло ль его сердце,
Как мое, от огня любви пламенея,
А увидев меня, она поспешно встала и вытерла слезы, и обратилась ко
мне с мягкой речью, и сказала: "О сын моего дяди, ты охвачен любовью, и
Аллах был к тебе милостив, внушив той, кого ты любишь, любовь к тебе, а
я в слезах и в горе из-за разлуки с тобой. Кто меня упрекнет и кто оп-
равдает? Но Аллах да не взыщет с тебя из-за меня!"
Потом она улыбнулась мне и, сняв с меня одежду, расправила ее и ска-
зала: "Клянусь Аллахом, это не запах того, кто наслаждался со своею лю-
бимой! Расскажи же мне, что с тобой случилось, о сын моего дяди!" И я
рассказал ей обо всем, что случилось со мною, и она второй раз улыбну-
лась гневной улыбкой и воскликнула: "Поистине, мое сердце полно боли!
Пусть не живет тот, кто делает тебе больно! Эта женщина сильно превозно-
сится над тобою, и, клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я боюсь для тебя
зла от нее. Знай, о сын моего дяди, объяснение соли такое: ты потонул во
сне и похож на скверное кушанье, отвратительное для души, и тебя следует
посолить, чтобы ты не был извергнут обратно. Ты объявляешь себя благо-
родным влюбленным, а сон для влюбленных запретен, и твои притязания на
любовь лживы. Но и ее любовь к тебе тоже лживая, так как, увидя, что ты
спишь, она не разбудила тебя; если бы ее любовь была искренна, она бы,
наверное, тебя разбудила. А что до угля, то объяснение этого знака та-
кое: очерни Аллах твое лицо, раз ты ложно объявил себя любящим; ты - мо-
лодое дитя, и у тебя только и заботы, что поесть, попить да поспать. Вот
объяснение ее знаков, да освободит тебя от нее великий Аллах!"
Услышав эти слова, я ударил себя рукою в грудь и воскликнул: "Клянусь
Аллахом, это и есть истина, так как я спал, а возлюбленные не спят! Я
сам себе обидчик, и больше всего повредили мне сон и еда! Что теперь бу-
дет?"
И я сильно заплакал и сказал дочери моего дяди: "Укажи мне, что сде-
лать, и пожалей меня - пожалеет тебя Аллах! - иначе я умру". А дочь мое-
го дяди любила меня великой любовью..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто семнадцатая ночь
Когда же настала сто семнадцатая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку:
"И я сказал дочери моего дяди: "Укажи мне, что сделать, и пожалей меня -
пожалеет тебя Аллах!" А она любила меня великой любовью, и ответила: "На
голове и на глазах! Но только, о сын моего дяди, я много раз говорила
тебе: если бы я могла входить и выходить, я бы, наверное, свела тебя с
нею в ближайшее время и накрыла бы вас своим подолом, и я поступаю с то-
бою так лишь для того, чтобы ты был доволен. Если захочет Аллах великий,
я не пожалею крайних усилий, чтобы свести вас; послушай же моих слов и
повинуйся моему приказу. Иди в то самое место и сиди там, а когда будет
время вечера, сядь там же, где ты сидел, и остерегайся что-нибудь
съесть, так как пища навлекает сон. Берегись же заснуть; она придет к
тебе только после того, как минует четверть ночи, да избавит Аллах тебя
от ее зла!"
Услышав эти слова, я обрадовался и стал молиться Аллаху, чтобы прошла
ночь, а когда ночь прошла, я хотел уходить, и дочь моего дяди сказала
мне: "Если встретишься с нею, скажи ей тот прежний стих, когда будешь
уходить". И я ответил: "На голове и на глазах!" - и вышел и пошел в сад,
и увидел, что помещение убрано так, как я видел в первый раз, и там было
все, что нужно из кушаний, закусок и напитков, цветов и прочего. Я под-
нялся в это помещение и почувствовал запах кушаний, и моей душе захоте-
лось их, и я удерживал ее несколько раз, но не мог удержать. И я встал
и, подойдя к скатерти, сиял покрывало и увидел блюдо кур, вокруг которо-
го были четыре тарелки кушаний четырех сортов. И я съел по кусочку от
каждого кушанья, и съел немного халвы и кусок мяса, и выпил шафранной
подливки, которая мне понравилась, и я пил ее много, черпая ложкой, пока
не насытился и не наполнил себе живот. А после этого мои веки опусти-
лись, и, взяв подушку, я положил ее под голову, думая: "Может быть, я
прилягу на нее и не засну". Но глаза мои сомкнулись, и я заснул и не
проснулся раньше, чем взошло солнце; и я нашел у себя на животе иг-
ральную кость, палочку для игры в таб, финиковую косточку и семечко
сладкого рожка. И в помещении не было никакой подстилки или чего-либо
другого, и казалось, что там ничего не было.
И я встал, стряхнул с себя все это, и вышел рассерженный, и шел, пока
не дошел до дому. И я увидел, что дочь моего дяди испускает глубокие
вздохи и говорит такие стихи:
"Худ я телом, и ранено мое сердце,
И струятся вдоль щек моих слез потоки,
И любимый упорен так в обвиненьях,
Но прекрасный что сделает-то прекрасно.
О сын дяди! Наполнил ты страстью сердце, -
Мои очи от горьких слез заболели".
И я начал бранить дочь моего дяди и ругать ее, и она заплакала, а по-
том вытерла слезы и, подойдя ко мне, поцеловала меня и стала прижимать
меня к груди, а я отстранялся от нее и укорял себя.
"О сын моего дяди, - сказала она мне, - ты, кажется, заснул сегодня
ночью". И я отвечал ей: "Да, а проснувшись, я нашел игральную кость, па-
лочку для игры в таб, финиковую косточку и семечко сладкого рожка, и я
не Знаю, почему она так сделала". И я заплакал и, обратившись к Азизе,
сказал: "Растолкуй мне, на что она указывает этими знаками, и скажи, что
мне делать. Помоги мне в том, что со мной случилось!" - "На голове и на
глазах! - сказала она. - Палочкой от таба, которую она положила тебе на
живот, она указывает, что ты пришел, а твое сердце отсутствовало; и она
как будто говорит тебе: любовь не такова, не причисляй же себя к любя-
щим. А косточкой финика она говорит тебе: если бы ты был влюблен, твое
сердце, наверно, горело бы от любви, и ты не вкушал бы сладости сна, ибо
любовь сладка, как финик, и зажигает в душе уголь. Рожковым семечком она
тебе указывает, что сердце любимого утомилось, и говорит тебе: терпи
разлуку с нами, как терпел Иов". Когда я услышал это толкование, в моей
душе вспыхнули огни и в моем сердце усилились горести, и я вскричал:
"Аллах предопределил мне спать, так как у меня мало счастья! О дочь мое-
го дяди, - сказал я потом, - заклинаю тебя жизнью, придумай мне хит-
рость, чтобы я мог добраться до нее". И Азиза заплакала и отвечала: "О
Азиз, сын моего дяди, мое сердце полно дум, и я не могу говорить. Но иди
сегодня вечером в то же место и остерегайся уснуть, тогда ты достигнешь
желаемого. Вот так лучше всего поступить, и конец". - "Если захочет Ал-
лах, я не засну и сделаю так, как ты мне велишь", - сказал я; и дочь мо-
его дяди поднялась и принесла мне пищу, говоря: "Поешь теперь вдоволь,
чтобы у тебя не осталось желания". И я поел досыта, а когда пришла ночь,
Азиза принесла мне великолепное платье, одела меня в него и взяла с меня
клятву, что я скажу той женщине упомянутый стих, и предостерегла меня от
сна. А потом я вышел от дочери моего дяди и отправился в сад и пошел в
помещение. Я посмотрел на сад и стал открывать себе глаза пальцами и
трясти головой, а когда пришла ночь..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемнадцатая ночь
Когда же настала сто восемнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я вошел в сад и
поднялся в помещение, и посмотрел на сад. И когда пришла ночь, я стал
открывать себе глаза пальцами и трясти головой. Я проголодался оттого,
что не спал; и на меня повеяло запахом кушаний, и мой голод усилился, и
тогда я направился к скатерти и, сняв покрывало, съел от каждого кушанья
по кусочку. Я съел кусок мяса и, подойдя к фляге с вином, сказал себе:
"Выпью кубок!", и выпил, а потом выпил второй и третий, до десяти, и ме-
ня ударило воздухом, и я упал на землю, как убитый, и пролежал так, пока
не настал день. И я проснулся и увидал себя вне сада, и на животе у меня
был острый нож и железный дирхем. И я испугался, и взял их и принес до-
мой, и увидел, что дочь моего дяди говорит: "Поистине, я в этом доме
бедная и печальная, нет мне помощника, кроме палача!"
И, войдя, я упал во всю длину, и выронил из рук нож и дирхем, и ли-
шился чувств; а очнувшись от обморока, я осведомил Азизу о том, что со
мною произошло, и сказал ей: "Я не достиг желаемого!" И она сильно опе-
чалилась за меня, увидев, что я плачу и мучаюсь, и сказала: "Я уже обес-
силела, советуя тебе не спать, ты не слушаешь моих советов. Мои слова
тебе ничем не помогут". - "Заклинаю тебя Аллахом, растолкуй мне, на что
указывает нож и железный дирхем!" - сказал я ей; и она отвечала: "Желез-
ным дирхемом она указывает тебе на свой правый глаз и заклинает тебя им
и говорит: "Клянусь господом миров и моим правым глазом, если ты вер-
нешься другой раз и уснешь, я зарежу тебя этим ножом!" И я боюсь для те-
бя зла от ее коварства, о сын моего дяди, и мое сердце полно печали о
тебе, но я не могу говорить. Если ты знаешь, что, вернувшись к ней, не
заснешь, - возвращайся к ней и берегись сна, тогда ты получишь то, что
тебе нужно; если же ты знаешь, что, вернувшись к ней, заснешь, как всег-
да, и после этого пойдешь к ней и вправду заснешь, - она тебя зарежет".
"А как же мне поступить, о дочь моего дяди? Прошу тебя, ради Аллаха,
помоги мне сегодня ночью!" - воскликнул я, и она сказала: "На глазах и
на голове! Но только если ты послушаешься моих слов и будешь повино-
ваться моему приказу, нужда твоя будет исполнена". - "Я слушаю твои сло-
ва и повинуюсь твоему приказу!" - воскликнул я; и она сказала: "Когда
настанет время уходить, я скажу тебе". А затем она прижала меня к груди
и, положив меня в постель, до тех пор растирала мне ноги, пока меня не
охватила дремота, а когда я погрузился в сон, она взяла опахало, села
около изголовья и обвевала мое лицо до конца дня. А под вечер она разбу-
дила меня; и, проснувшись, я увидел, что она у моего изголовья с опаха-
лом в руках и так плачет, что слезы промочили ей одежду, но, увидев, что
я проснулся, она вытерла слезы и принесла кое-какой еды; и когда я стал
отказываться, сказала мне: "Разве я не говорила тебе: "Слушайся меня и
ешь". И я принялся есть, не противореча ей, и она клала мне пищу в рот,
а я жевал, пока не наполнился, и потом она напоила меня отваром грудной
ягоды с сахаром и, вымыв мне руки, осушила их платком и обрызгала меня
розовой водой. И я сидел с ней в полном здоровье, а когда смерклось, она
надела на меня одежду и сказала: "О сын моего дяди, бодрствуй всю ночь и
не засыпай; она придет к тебе сегодня только в конце ночи, и если захо-
чет Аллах, ты сегодня ночью встретишься с нею. Но не забудь моего нас-
тавления". И она заплакала, и моему сердцу стало больно за нее, что она
так много плачет. "Какое же это наставление?" - спросил я; и она сказа-
ла: "Когда будешь уходить от нее, скажи ей стих, который я раньше гово-
рила"" И я ушел от нее радостный, и отправился в сад, и вошел в помеще-
ние сытый, и сел, и бодрствовал до четверти ночи. А затем ночь показа-
лась мне длинной, как год, и я сидел, бодрствуя, пока не прошло три чет-
верти ночи и закричали петухи, и я почувствовал сильный голод из-за дол-
гого бдения. И я подошел к столику и ел, пока не насытился, и голова моя
отяжелела, и я захотел заснуть, но вдруг увидел свет, который приближал-
ся издалека. Тогда я встал, вымыл руки и рот и разбудил свою душу, и че-
рез малое время вдруг та женщина приходит с десятью девушками, и она
между ними - как луна между звезд. На ней было платье из зеленого атла-
са, вышитое червонным золотом, и она была такова, как сказал поэт:
Кичится с любимыми, одета в зеленое,
Застежки расстегнуты и кудри распущены.
"Как имя?" - я ей сказал; она мне ответила:
"Я та, что всех любящих сердца прижгла углями". И стал я ей сетовать
на то, что терпел в любви.
Она ж: "Не знаешь ты, что камню ты плачешься?"
"Пусть камень - душа твоя, - в ответ я сказал тогда, -
Заставил ведь течь Аллах из камня воды поток".
И, увидев меня, она засмеялась и воскликнула: "Как это ты не заснул и
сон не одолел тебя? Раз ты бодрствовал всю ночь, я знаю, что ты - влюб-
ленный, так как примета любящих - не спать ночью в борьбе со страстями".
Затем она обратилась к невольницам и подмигнула им, и те удалились; а
она подошла ко мне, и прижала меня к груди и поцеловала меня, а я поце-
ловал ее, - и это была ночь радости для сердца и прохлады для взора, как
сказал о ней поэт:
Век приятнее я не знал ночей, чем такая ночь,
Когда кубок мой не стоял совсем без дела.
Различил я сон и глаза мои в эту ночь совсем,
По браслет ножной я с серьгою свел надолго.
И мы легли вместе и проспали до утра, и тогда я хотел уйти, но он
вдруг схватила меня и сказала: "По стой, я тебе что то скажу..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто девятнадцатая ночь
Когда же настала сто девятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до маня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда я хотел уй-
ти, она схватила меня и сказала: "Постой, я тебе что то расскажу и дам
тебе наставление".
И я остановился, а она развязала платок и, вынув оттуда этот лоскут,
разостлала его передо мною, и я увидел там изображение газели вот такого
вида, и до крайности удивился и взял его. И мы с кою условились, что я
буду приходить к ней каждую ночь в этот сад, а потом я ушел от нее ра-
достный и от радости забыл тот стих, который мне поручила сказать дочь
моего дяди. А та женщина, давая мне лоскут с изображением газели, сказа-
ла:
"Это работа моей сестры". - "Как же имя твоей сестры?" - спросил я
ее, и она ответила: "Ее имя - Нураль-Худа; храни этот лоскут". И я прос-
тился с нею, и удалился радостный, и пошел, а войдя к дочери моего дяди,
я увидел, что она лежит; но, увидав меня, она встала (а слезы ее лились)
и подошла ко мне, и поцеловала меня в грудь, и спросила: "Сделал ли ты
так, как я тебе поручила, и сказал ли стих?" - "Я забыл его, и меня от
него отвлекло не что иное, как изображение этой газели", - ответил я и
кинул лоскут перед Азизой, а она поднялась и села, будучи не в состоянии
терпеть, и, проливая из глаз слезы, сказала такие два стиха:
"К разлуке стремящийся, потише!
Не дай обмануть тебя объятьям!
Потише! Обман ведь свойствен року,
И дружбы конец - всегда разлука".
А окончив говорить стихи, она сказала: "О сын моего дяди, подари мне
этот лоскуток!" И я подарил его ей, а она взяла его и разостлала и уви-
дела, что на нем. А когда мне пришло время уходить, дочь моего дяди ска-
зала: "Иди, сопровождаемый благополучием, а когда будешь уходить от нее,
скажи ей стих из стихотворения, который я тебе сказала раньше, а ты его
забыл". - "Повтори его!" - сказал я ей; и она повторила, и после этого я
пошел в сад и поднялся в помещение, где нашел эту женщину ожидающей. И,
увидев меня, она поднялась, поцеловала меня и посадила к себе на колени,
и мы поели и выпили и удовлетворили свои желания, как раньше, а когда
наступило утро, я сказал ей тот стих, то есть:
"О люди влюбленные. Аллахом прошу сказать,
Что делает молодец, коль сильно полюбит он?"
И когда она услышала его, из глаз ее пролились слезы, и она сказала:
"Скрывает он страсть свою и тайну хранит свою,
И терпит во всех делах смиренно и стойко он".
А я запомнил этот стих, радуясь, что исполнил просьбу дочери моего
дяди, и вышел, и, придя к ней, нашел ее лежащей, а моя мать сидела у ее
изголовья и плакала о том, что с ней сталось. И когда я вошел к Азизе,
моя мать сказала мне: "Пропади ты, о двоюродный брат! Как это ты остав-
ляешь дочь своего дяди, когда ей нехорошо, и не спрашиваешь о ее болез-
ни!"
А дочь моего дяди, увидя меня, подняла голову и села и спросила: "О
Азиз, сказал ли ты ей стих, который я говорила тебе?" - "Да", - отвечал
я ей; и, услышав его, она заплакала, и она сказала мне другой стих, а я
его запомнил. "Скажи мне его", - попросила Азиза; и когда я сказал ей
стих, она горько заплакала и произнесла такое двустишие:
"Но как же скрывать ему, коль страсть ему смерть несет
И сердце его что день, то вновь разрывается?
Стремился к терпенью он смиренно, но мог найти
Лишь боль для души своей, любовью истерзанной.
Когда ты войдешь к ней, как обычно, скажи ей эти два стиха, которые
ты услышал", - сказала дочь моего дяди; а я ответил ей: "Слушаю и пови-
нуюсь". И затем я пошел к ней, как всегда, в сад, и между нами было то,
что было, и описать это бессилен язык. А собираясь уйти, я сказал ей те
два стиха до конца, и когда она их услышала, слезы потекли у нее из
глаз, и она произнесла слова поэта:
"А если он не найдет терпенья, чтобы тайну скрыть,
По-моему, только смерть пристойна тогда ему".
И я запомнил этот стих и пошел домой, а войдя удочери моего дяди, я
увидел, что она лежит без чувств, а моя мать сидит у нее в головах. Но,
услышав мой голос, Азиза открыла глаза и спросила: "О Азиз, сказал ли ты
ей стихи?" - "Да", - отвечал я; и, услышав их, она сказала мне такой
стих: "А если он не найдет..." и так далее. И когда дочь моего дяди ус-
лышала его, она вторично лишилась чувств, а очнувшись, она произнесла
два такие стиха:
"Я слышу и слушаюсь! Умру! Передайте же
Привет от меня тому, кто счастья лишил меня.
Во здравье да будет тем, кто счастливы, счастье их,
А бедной влюбившейся лишь скорбь суждено глотать".
А потом, когда настала ночь, я отправился, по обыкновению, в сад и
нашел ту женщину ожидающей меня. Мы сели, поели и выпили, и сделали наше
дело, и проспали до утра, а собираясь уйти, я повторил ей то, что сказа-
ла дочь моего дяди; и, услышав это, она испустила громкий крик и
расстроилась и сказала: "Ах, клянусь Аллахом, та, что сказала эти стихи,
умерла!" - и она заплакала и спросила: "Горе тебе, в каком ты родстве со
сказавшей этот стих?" - "Она дочь моего дяди", - отвечал я. И женщина
воскликнула: "Ты лжешь, клянусь Аллахом! Если бы она была дочерью твоего
дяди, ты бы испытывал к ней такую же любовь, как она к тебе! Это ты ее
убил. Убей тебя Аллах, как ты убил ее! Клянусь Аллахом, если бы ты расс-
казал мне, что у тебя есть двоюродная сестра, я не приблизила бы тебя к
себе!" - "О, она толковала мне знаки, которые ты мне делала, и это она
научила меня, как мне с тобою сблизиться и как поступать с тобою. Если
бы не она, я бы не достиг тебя", - сказал я. "Разве она знала про пас?"
- спросила женщина; и я сказал: "Да". И тогда она воскликнула: "Да погу-
бит Аллах твою молодость, как ты ей погубил ее юность! Иди посмотри на
нее", - сказала она потом. И я пошел с расстроенным сердцем и шел до тех
пор, пока не достиг нашего переулка. И я услышал вопли и спросил, что
такое, и мне сказали: "Мы нашли Азизу за дверью мертвой".
И я вошел в дом, и, увидя меня, моя мать сказала: "Грех за нее на
твоей совести и лежит на твоей шее!
Да не отпустит тебе Аллах ее крови..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до ста двадцати
Когда же настала ночь, дополняющая до ста двадцати, она сказала: дош-
ло до меня, о счастливый царь, что юный Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "И
я вошел в дом, и, увидя меня, моя мать сказала: "Грех за нее на твоей
совести! Да не отпустит тебе Аллах ее кровь! Пропади ты, о двоюродный
брат!"
А потом пришел мой отец, и мы обрядили Азизу, и вынесли ее, и прово-
дили носилки на кладбище, где ее закопали; и мы устроили над ее могилой
чтения Корана и пропели у могилы три дня. И затем мы вернулись и пришли
домой, и я грустил о ней, и моя мать подошла ко мне и сказала: "Я хочу
знать, что ты с ней такое сделал, что у нее лопнул желчный пузырь! О ди-
тя мое, я все время ее спрашивала, отчего она больна, но она ничего мне
не сообщила и не рассказала мне ни о чем. Заклинаю тебя Аллахом, расска-
жи же мне, что ты с ней сделал, почему она умерла". - "Я ничего не сде-
лал", - отвечал я. И моя мать воскликнула: "Да отомстит тебе за нее Ал-
лах! Она ничего не сказала мне, но скрывала свое дело, пока не умерла,
простив тебе; и когда она умирала, я была у нее, и она открыла глаза и
сказала мне: "О жена моего дяди, да сочтет Аллах твоего сына неповинным
за мою кровь и да не взыщет с него за то, что он со мной сделал! Аллах
только перенес меня из преходящей обители здешней жизни в вечную обитель
будущей жизни!" И я сказала ей: "О дочь моя, да сохранит он тебя и твою
юность!" - и стала ее расспрашивать, почему она захворала, но она ничего
не сказала, а потом улыбнулась и молила: "О жена моего дяди, скажи твое-
му сыну, когда он захочет уйти туда, куда уходит каждый день, чтобы он,
уходя оттуда, сказал такие два слова: "Верность прекрасна, измена дур-
на!" В этом моя защита для него, чтобы я была за него заступницей и при
жизни и после смерти". Потом она дала мне для тебя одну вещь и заставила
меня поклясться, что я тебе ее дам, только если увижу, что ты плачешь о
ней и рыдаешь; и эта вещь у меня, и когда я увижу тебя в таком состоя-
нии, как она сказала, я отдам ее тебе".
И я попросил: "Покажи мне ее", но моя мать не согласилась, а потом я
отвлекся мыслью о наслаждениях и не вспоминал о смерти дочери моего дя-
ди, так как был легкомыслен и хотел проводить целые ночи и дни у моей
возлюбленной. И едва я поверил, что пришла ночь, как пошел в сад и нашел
эту женщину точно на горячих сковородках от долгого ожидания.
И едва она меня увидела, как уцепилась за меня и поспешила броситься
мне на шею и спросила про дочь моего дяди; а я ответил: "Она умерла, и
мы устроили по ней поминанья и чтения Корана, и после ее смерти прошло
уже четыре ночи, а сегодня - пятая".
И, услышав это, она закричала, заплакала и воскликнула: "Не говорила
ли я тебе, что ты убил ее! Если бы ты рассказал мне о ней до ее смерти,
я бы, наверное, вознаградила ее за милость, которую она мне сделала. Она
сослужила мне службу и привела тебя ко мне, и если бы не она, мы бы с
тобой не встретились. Я боюсь, что тебя постигнет несчастье за грех, ко-
торый ты совершил с нею". - "Она сняла с меня вину перед смертью", - от-
ветил я и рассказал ей о том, что сообщила мне мать; и тогда женщина
воскликнула: "Ради Аллаха, когда пойдешь к твоей матери, узнай, что у
нее за вещь!" - "Моя мать говорила, - сказал я, - что дочь моего дяди
перед смертью дала ей поручение и сказала: "Когда твой сын захочет пойти
в то место, куда он обычно уходит, скажи ему такие два слова: "Верность
прекрасна, измена дурна".
И женщина, услышав это, воскликнула: "Да помилует ее Аллах великий!
Она избавила тебя от меня, а я задумала причинить тебе вред. Но теперь я
не стану вредить тебе и тебя расстраивать!" И я удивился этому и спро-
сил: "Что ты хотела раньше со мною сделать, хотя между нами возникла лю-
бовь?" И она отвечала: "Ты влюблен в меня, но ты молод годами и прост и
в твоем сердце нет обмана, так что ты не знаешь нашего коварства и коз-
ней. Будь она жива, она, наверное, была бы тебе помощницей, так как она
виновница твоего спасения и спасла тебя от гибели. А теперь я дам тебе
наставление: не говори, не заговаривай ни с кем из подобных нам, ни со
старой, ни с молодой. Берегись и еще раз берегись: ты простак и не зна-
ешь козней женщин и их коварства. Та, что толковала тебе знаки, умерла,
и я боюсь, что ты попадешь в беду и не встретишь никого, кто бы спас те-
бя от нас после смерти дочери твоего дяди..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать первая ночь
Когда же настала сто двадцать первая ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И женщина
сказала мне: "Я боюсь, что ты попадешь в беду и не встретишь никого, кто
бы освободил тебя от нее. О печаль моя по дочери твоего дяди! О, если бы
я знала ее раньше ее смерти, чтобы воздать ей за добро, которое она мне
сделала! Я навещу ее могилу, да помилует ее Аллах великий! Она скрыла
свою тайну и не выдала того, что знала, и если бы не она, ты бы никогда
не достиг меня. Я хочу от тебя одну вещь". - "Какую?" - спросил я; и она
сказала: "Вот какую: приведи меня к ее могиле, чтобы я могла посетить ее
гробницу, где она лежит, и написать на ней стихи". - "Завтра, если захо-
чет Аллах великий", - ответил я, и затем я пролежал с нею эту ночь, и
она через каждый час говорила мне: "О, если бы ты рассказал мне о дочери
твоего дяди раньше ее смерти!" - "А что значат эти слова, которые она
сказала: "Верность прекрасна, измена дурна"??) - спросил я; но она мне
не ответила.
А когда настало утро, она поднялась и, взяв мешок с динарами, сказала
мне: "Встань и покажи мне ее могилу, чтобы я могла ее посетить и напи-
сать на ней стихи. Я построю над могилой купол и призову на Азизу ми-
лость Аллаха, а эти деньги я раздам как милостыню за ее душу". - "Слушаю
и повинуюсь", - отвечал я ей и затем пошел впереди нее, а она пошла за
мною и стала раздавать милостыню, идя по дороге; и, подавая милостыню,
она каждый раз говорила: "Это милостыня за душу Азизы, которая скрывала
тайну, пока не выпила чашу гибели, но она не открыла тайны своей любви".
И она все время раздавала деньги из мешка, говоря: "За душу Азизы", пока
не вышло все, что было в мешке. И мы дошли до могилы, и, увидав могилу,
она заплакала и бросилась на нее, а затем она вынула стальной резец и
маленький молоточек и стала чертить тонким почерком по камню, лежавшему
в изголовье гробницы. И она вывела на камне такие стихи:
Могилу увидел я в саду обветшалую,
Цветов анемона семь на ней выросло.
Спросил: "Чья могила здесь?" Земля мне ответила:
"Будь вежлив! В могиле той влюбленный покоится".
Я молвил: "Храни Аллах, о жертва любви, тебя,
И дай тебе место он в раю, в вышних горницах",
Несчастны влюбленные! На самых могилах их
Скопился прах низости, забыты людьми они.
Коль мог бы, вокруг тебя развел бы я пышный сад
И всходы поил бы я слезами обильными".
И потом она ушла, плача, и я пошел с нею в сад, а она сказала мне:
"Ради Аллаха, не удаляйся от меня никогда!" И я отвечал: "Слушаю и пови-
нуюсь!"
И потом я усердно стал посещать ее и заходить к ней, и всякий раз,
когда я у нее ночевал, она была со мной добра, и оказывала мне почет, и
спрашивала о словах, которые дочь моего дяди, Азиза, сказала моей мате-
ри, а я повторял их ей. И я продолжал так жить, поедая, выпивая, сжимая,
обнимая и меняя платье из мягких одежд, пока я не потолстел и не разжи-
рел, и не было у меня ни заботы, ни печали, и я забыл о своей двоюродной
сестре.
И так продолжалось целый год. А в начале нового года я пошел в баню,
и привел себя в порядок, и надел роскошное платье, а выйдя из бани, я
выпил кубок вина и стал нюхать благовоние моих одежд, облитых всевозмож-
ными духами, - и на сердце у меня было легко, и не знал я обманчивости
времени и превратностей случая. А когда пришло время ужина, мне захоте-
лось отправиться к той женщине, и я был пьян и не знал, куда мне идти.
И я пошел к ней, и хмель увел меня в переулок, называемый переулком
Начальника; и, проходя по этому переулку, я посмотрел и вдруг вижу: идет
старуха, и в одной руке у нее горящая свеча, а в другой свернутое
письмо..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать вторая ночь
Когда же настала сто двадцать вторая ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что юноша, по имени Азиз, говорил Тадж-аль-Мулу-
ку: "И, войдя в переулок, называемый переулком Начальника, я посмотрел и
вдруг вижу - идет старуха, и в одной руке у нее горящая свеча, а в дру-
гой свернутое письмо. И я подошел к ней и вдруг вижу - она плачет и го-
ворит такие стихи:
"Посланник с прощением, приют и уют тебе!
Приятно как речь твою мне слышать и сладостно!
О ты, что принес привет от нежно любимого,
Аллах да хранит тебя, нока будет ветер дуть!"
И, увидев меня, она спросила: "О дитя мое, умеешь ли ты читать?" И я
ответил ей по своей болтливости: "Да, старая тетушка". И тогда она ска-
зала: "Возьми это письмо и прочти мне его", - и подала мне письмо. И я
взял письмо и развернул его и прочитал ей, и оказалось, что в этом
письме содержится от отсутствующих привет любимым!
И, услышав это, старуха обрадовалась и развеселилась и стала благос-
ловлять меня, говоря: "Да облегчит Аллах твою заботу, как ты облегчил
мою заботу!" - а затем она взяла письмо и прошла шага два. А мне приспе-
ло помочиться, и я сел на корточки, чтобы отлить воду, и потом поднялся,
обтерся, опустил полы платья и хотел идти, - как вдруг старуха подошла
ко мне и, наклонившись к моей руке, поцеловала ее и сказала: "О госпо-
дин, да сделает господь приятной твою юность! Прошу тебя, пройди со мною
несколько шагов до этих ворот. Я передала своим то, что ты сказал мне,
прочтя письмо, но они мне не поверили; пройди же со мною два шага и
прочти им письмо из-за двери и прими от меня праведную молитву". - "А
что это за письмо?" - спросил я. "О дитя мое, - отвечала старуха, - оно
пришло от моего сына, которого нет со мной уже десять лет. Он уехал с
товарами и долго пробыл на чужбине, так что мы перестали надеяться и ду-
мали, что он умер, а потом, спустя некоторое время, к нам пришло от него
это письмо. А у него есть сестра, которая плачет по нем в часы ночи и
дня, и я сказала ей: "Он в добром здоровье"; но она не поверила и сказа-
ла: "Обязательно приведи ко мне кого-нибудь, кто прочитает это письмо
при мне, чтобы мое сердце уверилось и успокоился мой ум". А ты знаешь, о
дитя мое, что любящий склонен к подозрению; сделай же мне милость, пойди
со мной и прочти это письмо, стоя за занавеской, а я кликну его сестру,
и она послушает из-за двери. Ты облегчишь наше горе и исполнишь нашу
просьбу; сказал ведь посланник Аллаха (да благословит его Аллах и да
приветствует!): "Кто облегчит огорченному одну горесть из горестей мира,
тому облегчит Аллах сотню горестей"; а другое изречение гласит: "Кто об-
легчит брату своему одну горесть из горестей мира, тому облегчит Аллах
семьдесят две горести из горестей дня воскресенья". Я направилась к те-
бе, не обмани же моей надежды".
"Слушаю и повинуюсь, ступай вперед", - сказал я; и она пошла впереди
меня, а я прошел за нею немного и пришел к воротам красивого большого
дома (а ворота его были выложены полосами красной меди). И я остановился
за воротами, а старуха крикнула по-иноземному; и не успел я очнуться,
как прибежала какая-то женщина с легкостью и живостью, и платье ее было
подобрано до колен, и я увидел пару ног, смущающих мысли и взор. И она
была такова, как сказал поэт:
О, платье поднявшая, чтобы ногу увидеть мог
Влюбленный и мог понять, как прочее дивно.
Бежит она с чашею навстречу любимому, -
Людей искушают ведь лишь чаша и кравчий.
И ноги ее, подобные двум мраморным столбам, были украшены золотыми
браслетами, усыпанными драгоценными камнями. А эта женщина засучила ру-
кава до подмышек и обнажила руки, так что я увидел ее белые запястья, а
на руках ее была пара браслетов на замках с большими жемчужинами и на
шее ожерелье из дорогих камней. И в ушах ее была пара жемчужных серег, а
на голове платок из полосатой парчи, окаймленный дорогими камнями; и она
заткнула концы рубашки за пояс, как будто бы только что работала. И,
увидав ее, я был ошеломлен, так как она походила на сияющее солнце, а
она сказала нежным и ясным голосом, слаще которого я не слышал: "О ма-
тушка, это он пришел читать письмо?" - "Да", - отвечала старуха. И тогда
девушка протянула мне руку с письмом, а между нею и дверью было с пол-
шеста расстояния [182], и я вытянул руку, желая взять у нее письмо, и про-
сунул в дверь голову и плечи, чтобы приблизиться к ней и прочесть
письмо; и не успел я очнуться, как старуха уперлась головой мне в спину
и втолкнула меня (а письмо было у меня в руке), и, сам не знаю как, я
оказался посреди дома и очутился в проходе. А старуха вошла быстрее ра-
зящей молнии, и у нее только и было дела, что запереть ворота..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать третья ночь
Когда же настала сто двадцать третья ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что юноша Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда
старуха втолкнула меня, я не успел очнуться, как оказался в проходе,
старуха вошла быстрее разящей молнии, и у нее только и было дела, что
запереть ворота. Женщина же, увидев, что я внутри дома, подошла ко мне и
прижала меня к груди и опрокинула на землю, и села на меня верхом и так
сжала мне живот руками, что я обмер, а затем она обхватила меня руками,
и я не мог от нее освободиться, потому что она меня сильно сжала. И по-
том она повела меня (а старуха шла впереди с зажженной свечой), и мы ми-
новали семь проходов, и посла того она пришла со мною в большую комнату
с четырьмя портиками, под которыми могли бы играть в мяч всадники. И
тогда она отпустила меня и сказала: "Открой глаза!" И я открыл глаза,
ошеломленный оттого, что она меня так сильно сжимала и давила, и увидал,
что комната целиком построена из прекраснейшего мрамора, и вся устлана
шелком и парчой, и подушки и сиденья в ней такие же. И там были две ска-
мейки из желтой меди и ложе из червонного золота, украшенное жемчугом и
драгоценными камнями, и сиденья, и это был дом благоденствия, подходящий
лишь для такого царя, как ты.
"О Азиз, - спросила она меня потом, - что тебе любезнее, смерть или
жизнь?" - "Жизнь, - ответил я. И она сказала: "Если жизнь тебе любезнее,
женись на мне". - "Мне отвратительно жениться на такой, как ты", - воск-
ликнул я, но она ответила: "Если ты на мне женишься, то спасешься от до-
чери Далилы-Хитрицы".
"А кто такая дочь Далилы-Хитрицы?" - спросил я; и она, смеясь, воск-
ликнула: "Это та, с кем ты дружишь к сегодняшнему дню год и четыре меся-
ца, да погубит ее Аллах великий и да пошлет ей того, кто сильнее ее!
Клянусь Аллахом, не найдется никого коварнее ее! Сколько людей она убила
до тебя и сколько натворила дел! Как это ты спасся от нее, продружив с
нею все это время, и как она тебя не убила и не причинила тебе горя!"
Услышав ее слова, я до крайности удивился и воскликнул: "О госпожа
моя, от кого ты узнала о ней?" - "Я знаю ее так, как время знает свои
несчастья, - отчала она, - но мне хочется, чтобы ты рассказал мне все,
что у тебя с ней случилось, и я могла бы узнать, почему ты от нее спас-
ся".
И я рассказал ей обо всем, что произошло у меня с той женщиной и с
дочерью моего дяди Азизой, и она призвала на нее милость Аллаха, и глаза
ее прослезились.
Она ударила рукой об руку, услышав о смерти моей двоюродной сестры
Азизы, и воскликнула: "На пути Аллаха погибла ее юность! Да воздаст тебе
Аллах за нее добром! Клянусь Аллахом, о Азиз, она умерла, а между тем
она - виновница твоего спасения от дочери ДалилыХитрицы, и если бы не
она, ты бы, наверное, погиб.
Я боюсь за тебя из-за ее коварства, но мой рот закрыт, и я не могу
говорить". - "Да, клянусь Аллахом, все это случилось", - сказал я. И она
покачала головой и воскликнула: "Не найдется теперь такой, как Азиза!" -
"А перед смертью, - сказал я, - она завещала мне сказать той женщине
два слова, не более, а именно:
"Верность прекрасна, измена дурна".
Услышав это, женщина вскричала: "Клянусь Аллахом, о Азиз, эти-то два
слова и спасли тебя от нее и от убиения ее рукой! Теперь мое сердце ус-
покоилось за тебя: она уже тебя не убьет. Твоя двоюродная сестра выручи-
ла тебя и живая и мертвая. Клянусь Аллахом, я желала тебя день за днем,
но не могла овладеть тобою раньше, чем теперь, когда я с тобою схитрила
и хитрость удалась. Ты пока еще простак, не знаешь коварства женщин и
хитростей старух". - "Нет, клянусь Аллахом!" - воскликнул я. И она ска-
зала: "Успокой свою душу и прохлади глаза! Мертвый успокоен, а живому
будет милость! Ты - красивый юноша, и я хочу иметь тебя только по уста-
новления Аллаха и его посланника (да благословит его Аллах и да при-
ветствует!). Чего ты ни захочешь из денег или тканей, все быстро к тебе
явится, и я не буду ничем утруждать тебя. И хлеб у меня тоже всегда ис-
печен, и вода - в кувшине, и я только хочу от тебя, чтобы ты делал со
мною то, что делает петух". - "А что делает петух?" - спросил я; и она
засмеялась и захлопала в ладоши, и смеялась так сильно, что упала навз-
ничь, а потом она села прямо и воскликнула: "О свет моих глаз, разве ты
не знаешь ремесла петуха?" - "Нет, клянусь Аллахом, я не знаю ремесла
петуха", - ответил я. И она сказала: "Вот ремесло петуха: ешь, пей и
топчи!"
И я смутился от ее слов, а потом спросил: "Это ремесло петуха?" А она
сказала: "Да, и теперь я хочу от тебя, чтобы ты затянул пояс, укрепил
решимость и любил изо всей мочи". И она захлопала в ладоши и крикнула:
"О матушка, приведи тех, кто у тебя находится". И вдруг старуха пришла с
четырьмя правомочными свидетелями, неся кусок шелковой материи.
И она зажгла четыре свечи, а свидетели, войдя, приветствовали меня и
сели; и тогда женщина встала и закрылась плащом и уполномочила одного из
свидетелей заключить брачный договор. И они сделали запись, а женщина
засвидетельствовала, что она получила все приданое, предварительное и
последующее, и что на ее ответственности десять тысяч дирхемов моих де-
нег..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать четвертая ночь
Когда же настала сто двадцать четвертая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку! "И когда на-
писали запись, она засвидетельствовала, что получила все приданое, пред-
варительное и последующее, и что на ее ответственности десять тысяч дир-
хемов моих денег, а затем она дала свидетелям их плату, и они ушли отку-
да пришли. И тогда женщина ушла и, сняв с себя платье, пришла в тонкой
рубашке, обшитой золотой каймой, и взяла меня за руку, и поднялась со
мной на ложе, говоря: "В дозволенном нет срама".
А потом мы проспали до утра, и я хотел выйти, но вдруг она подошла и
сказала, смеясь: "Ой, ой! - ты думаешь, что входят в баню так же, как
выходят из нее [183]. Ты, наверное, считаешь меня такой же, как дочь Дали-
лы-Хитрицы. Берегись таких мыслей! Ты ведь мой муж по писанию и установ-
лению, а если ты пьян, то отрезвись и образумься! Этот дом, где ты нахо-
дишься, открывается лишь на один день каждый год. Встань и посмотри на
большие ворота".
И я подошел к большим воротам и увидел, что они заперты и заколочены
гвоздями, и, вернувшись к ней, я рассказал ей, что они заколочены и за-
перты, а она сказала: "О Азиз, у нас хватит муки, крупы, плодов, грана-
тов, сахару, мяса, баранины, кур и прочего на много лет, и с этой минуты
ворота откроются только через год. Я знаю, что ты увидишь себя выходящим
отсюда не раньше чем через год". - "Нет мощи и силы, кроме как у Алла-
ха!" - воскликнул я. И она сказала: "А чем же здесь тебе плохо, если ты
знаешь ремесло петуха, о котором я тебе говорила?"
И она засмеялась, и я также засмеялся и послушался ее и сделал, что
она сказала. И я стал у нее жить и исполнял ремесло петуха: ел, пил и
любил, пока не прошел год - двенадцать месяцев. А когда год исполнился,
она понесла от меня, и я получил через нее сына.
А в начале следующего года я услышал, что открывают ворота. И вдруг
люди внесли хлебцы, муку и сахар. И я хотел выти, но она сказала мне:
"Потерпи до вечерней поры, и как вошел, так и выйди". И я прождал до ве-
черней поры и хотел выйти, испуганный и устрашенный, и вдруг она гово-
рит: "Клянусь Аллахом, я не дам тебе выйти, пока не возьму с тебя клят-
ву, что ты вернешься сегодня ночью, раньше чем запрут ворота".
Я согласился на это, и она взяла с меня верные клятвы, мечом, священ-
ным списком и разводом [184], что я вернусь к ней, а потом я вышел от нее
и отправился в тот сад. И я увидел, что ворота его открыты, как всегда,
и рассердился и сказал про себя: "Я отсутствовал целый год и пришел вне-
запно и вижу, что здесь открыто, как прежде. Я обязательно войду и пог-
ляжу, прежде чем пойду к своей матери, - теперь ведь время вечернее", и
я вошел в сад..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать пятая ночь
Когда же настала сто двадцать пятая ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я вошел в
сад и шел, пока не пришел в ту комнату, и я увидел, что дочь Далилы-Хит-
рицы сидит, положив голову на колени и подперев щеку рукою, и цвет ее
лица изменился и глаза впали. И, увидев меня, она сказала: "Слава Аллаху
за спасение!" - и хотела подняться, но упала от радости; и я устыдился
ее и опустил голову. А потом я подошел к ней, поцеловал ее и спросил:
"Как ты узнала, что я приду к тебе сегодня вечером?" - "Я не знала об
этом, - сказала она. - Клянусь Аллахом, вот уж год, как я не ведаю вкуса
сна и не вкушаю его! Каждую ночь я бодрствую в ожидании тебя, и это со
мною случилось с того дня, как ты от меня ушел и я дала тебе платье из
новой ткани и ты обещал, что сходишь в баню и придешь. Я просидела, ожи-
дая тебя, первую ночь и вторую ночь и третью ночь, а ты пришел только
после такого долгого времени. Я постоянно жду твоего прихода, таково уж
дело влюбленных. Я хочу, чтобы ты рассказал мне, почему ты отсутствовал
весь этот год".
И я рассказал ей. И когда она узнала, что я женился, ее лицо пожелте-
ло, а потом я сказал: "Я пришел к тебе сегодня вечером и уйду раньше,
чем взойдет день". И она воскликнула: "Недостаточно ей того, что она
устроила с тобой хитрость и вышла за тебя замуж и заточила у себя на це-
лый год! Она еще взяла с тебя клятву разводом, что ты вернешься к ней
этой ночью, раньше наступление дня, и ее душа не позволяет тебе повесе-
литься у твоей матери или у меня! Ей не легко, чтобы ты провел у когони-
будь из нас одну ночь, вдали от нее, так каково же той, от кого ты ушел
на целый год, хотя я и знала тебя раньше, чем она. Но да помилует Аллах
дочь твоего дяди Азизу! С ней случилось то, что не случилось ни с кем, и
она вынесла то, что никто не вынес, и умерла обиженная тобою. А это она
защитила тебя от меня. Я думала, что ты меня любить, и отпустила тебя,
хотя могла и не дать тебе уйти целым и с жирком и была в силах тебя за-
точить и погубить".
И она горько заплакала, и разгневалась, и, вся ощетинившись, посмот-
рела на меня гневным взором. И когда я увидел ее такою, у меня затряс-
лись поджилки, и я испугался ее, и она стала точно ужасная гуль, а я
стал точно боб на огне. А потом она сказала: "Нет мне больше от тебя
проку, после того как ты женился и у тебя появился ребенок; ты не го-
дишься для дружбы со мною, так как мне будет польза только от холосгого,
а женатый мужчина - тот не принес нам никакой пользы. Ты продал меня за
этот вонючий пучок цветов! Клянусь Аллахом, я опечалю через тебя эту
распутницу, и ты не достанешься ни мне, ни ей!"
Потом она издала громкий крик, и не успел я очнуться, как пришли де-
сять невольниц и бросили меня на землю; и когда я оказался у них в ру-
ках, она поднялась, взяла нож и воскликнула: "Я зарежу тебя, как режут
козлов, и это будет тебе самым малым наказанием за то, что ты сделал со
мною и с дочерью твоего дяди раньше меня".
И, увидев, что я в руках ее невольниц и щеки мои испачканы пылью и
рабыни точат нож, я уверился в своей смерти..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать шестая ночь
Когда же настала сто двадцать шестая ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: "И
юноша Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "И, увидев, что я в руках ее не-
вольниц и щеки мои испачканы пылью и рабыни точат нож, я уверился в сво-
ей смерти и воззвал к этой женщине о помощи, но она стала лишь еще более
жестока и приказала невольницам скрутить меня. И они скрутили меня и,
бросив на спину, сели мне на живот и схватили меня за голову, и две не-
вольницы сели мне на колени, а две другие взяли меня за руки, она же
встала с двумя невольницами и приказала им меня бить. И они били меня,
пока я не обеспамятел и не ослаб мой голос, а очнувшись, я сказал про
себя: "Поистине, умереть зарезанным лучше и легче, чем эти побои!" И я
вспомнил слова дочери моего дяди, которая говорила: "Да избавит тебя Ал-
лах от ее зла!" - и стал кричать и плакать, пока не прервался мой голос
и у меня не осталось ни звука, ни дыхания. А потом она наточила нож и
сказала невольницам: "Обнажите его!"
И вдруг владыка внушил мне произнести те слова, которые говорила дочь
моего дяди и завещала мне сказать. "О госпожа, - воскликнул я, - разве
ты не знаешь, что верность прекрасна, а измена дурна?" И, услышав это,
она воскликнула и сказала: "Да помилуй тебя Аллах, о Азиза! Да воздаст
ей Аллах за ее юность раем! Клянусь Аллахом, она была тебе полезна и при
жизни и после смерти и спасла тебя от моих рук при помощи этих слов. Но
я не могу отпустить тебя так и непременно должна оставить на тебе след,
чтобы причинить горе этой распутнице и срамнице, которая спрятала тебя
от меня". И она крикнула невольницам и велела им связать мне ноги верев-
кой, а затем сказала им: "Сядьте на него верхом!", и они это сделали. И
тогда она ушла и вернулась с медной сковородкой, которую подвесила над
жаровней с огнем и налила туда масла и поджарила в нем серу (а я был без
чувств), и потом она подошла ко мне, распустила на мне одежду и перевя-
зала мои срамные части веревкой и, схватив ее, подала ее двум невольни-
цам и сказала: "Тяните за веревку!" И они потянули, а я потерял созна-
ние, и от сильной боли я оказался в другом, нездешнем мире, а она пришла
с железной бритвой и оскопила меня, так что я стал точно женщина. И за-
тем она прижгла место отреза и натерла его порошком (а я все был без па-
мяти), а когда я пришел в себя, кровь уже остановилась.
И женщина велела невольницам развязать меня и дала мне выпить кубок
вина, а потом сказала: "Иди теперь к той, на которой ты женился и кото-
рая поскупилась отдать мне одну ночь! Да помилует Аллах дочь твоего дя-
ди, которая была виновницей твоего спасения и не открыла своей тайны.
Если бы ты не произнес ее слов, я наверное бы тебя зарезала! Уходи сей-
час же, к кому хочешь! Мне нужно было от тебя только то, что я у тебя
отрезала, а теперь у тебя не осталось для меня ничего. Мне нет до тебя
охоты, и ты мне не нужен! Поднимайся, пригладь себе волосы и призови ми-
лость Аллаха на дочь твоего дяди!"
И она пихнула меня ногой, и я встал, но не мог идти, и я шел понемно-
гу, пока не дошел до дому и, увидя, что двери открыты, я свалился в две-
рях и исчез из мира.
И вдруг моя жена вышла и подняла меня, и внесла в комнату, и она уви-
дела, что я стал как женщина. А я заснул и погрузился в сон и, проснув-
шись, увидал себя брошенным у ворот сада..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать седьмая ночь
Когда же настала сто двадцать седьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал царю Дау-аль-Ма-
кану: "И юноша Азиз говорил Тадж-альМулуку: "И когда я веч ал и очнулся,
я увидал, что был брошен у ворот сада. Я поднялся, стеная и охая, и шел,
пока не пришел к моему жилищу, и, войдя в него, я нашел мою мать плачу-
щей по мне, и она говорила: "Узнаю ли я, дитя мое, в какой ты земле?" И
я подошел и кинулся к ней, а она посмотрела на меня и, узнав меня, уви-
дала, что я нездоров и мое лицо стало желтым и черным.
А я вспомнил о дочери моего дяди и о добре, которое она мне сделала,
и уверился, что она меня любила, и заплакал, и моя мать тоже заплакала.
"О дитя мое, твой отец умер", - сказала моя мать; и тогда я еще сильнее
расстроился и так заплакал, что лишился чувства, а очнувшись, я посмот-
рел на то место, где сиживала дочь моего дяди, и снова заплакал и едва
не лишился чувств от сильного плача.
И я продолжал так плакать и рыдать до полуночи; и моя мать сказала:
"Твой отец уже десять дней как умер"; а я ответил ей: "Не стану никогда
ни о ком думать, кроме дочери моего дяди! Я заслужил все то, что со мной
случилось, раз я пренебрег ею, хотя она меня любила". - "Что же с тобой
случилось?" - спросила моя мать. И я рассказал ей, что со мной произош-
ло, и она немного поплакала, а затем она принесла мне кое-чего съестно-
го, и я поел немного и выпил, и повторил ей свою повесть, рассказав обо
всем, что мне выпало. И она воскликнула: "Слава Аллаху, что с тобой слу-
чилось только это и она тебя не зарезала!"
Потом мать принялась меня лечить и поить лекарствами, пока я не исце-
лился и не стал вполне здоров и тогда она сказала мне: "О дитя мое, те-
перь я вынесу тебе то, что твоя двоюродная сестра положила ко мне на
сохранение. Эта вещь принадлежит тебе, и Азиза взяла с меня клятву, что
я не покажу тебе ее раньше, чем увижу, что ты вспоминаешь свою двоюрод-
ную сестру и плачешь и что разорвана твоя связь с другою. А теперь я
знаю, что эти условия исполнились".
И она встала и, открыв сундук, вынула оттуда лоскут с изображением
этой нарисованной газели (а это был тот лоскут, который раньше я подарил
Азизе), и, взяв его, я увидел, что на нем написаны такие стихи:
Красавица, кто тебя нас бросить заставил?
От крайней любви к тебе убит изможденный.
А если не помнишь пас с тех пор, как расстались мы,
То мы - Аллах знает то! - тебя не забыли.
Ты мучишь жестокостью, но мне она сладостна;
Подаришь ли мне когда с тобою свиданье?
И прежде не думал я, что страсть изнуряет нас
И муку душе несет, пока не влюбился.
И только когда любовь мне сердце опутала,
Я страсти стал пленником, едва ты взглянула,
Смягчились хулители, увидя любовь мою,
А ты не жалеешь, Хинд, тобой изнуренных.
Аллахом мечта моя, клянусь, не утешусь я,
В любви коль погибну я - тебя не забуду!
Прочитав эти стихи, я горько заплакал и стал бить себя по щекам; а
когда я развернул бумажку, из нее выпала другая записка, и, открыв ее, я
вдруг увидел, что там написано: "Знай, о сын моего дяди, я освободила
тебя от ответа за мою кровь и надеюсь, что Аллах позволит тебе соеди-
ниться с тем, кого ты любишь. Но если с тобой случится что-нибудь из-за
дочери Далилы-Хитрили, не ходи опять к ней и ни к какой другой женщине и
терпи свою беду. Не будь твой срок долгим, ты бы, наверное, давно погиб;
но слава Аллаху, который назначил мой день раньше твоего дня. Привет мой
тебе. Береги этот лоскут, на котором изображение газели; не оставляй его
и не расставайся с ним: этот рисунок развлекал меня, когда тебя со мной
не было..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать восьмая ночь
Когда же настала сто двадцать восьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал царю Дау-аль-Ма-
кану: "И юноша Азиз говорил Тадж-альМулуку: "Я прочитал то, что написала
мне дочь моего дяди, наставляя меня, и она говорила: "Береги эту газель,
и пусть она не покидает тебя - она меня развлекала, когда тебя со мной
не было. Заклинаю тебя Аллахом, если ты овладеешь той, что нарисовала
газель, держись от нее вдали, не давай ей к тебе приблизиться и не же-
нись на ней. Если же она не достанется тебе и ты не сможешь овладеть ею
и не найдешь к ней доступа, не приближайся после нее ни к одной женщине.
Знай, обладательница этой газели рисует одну газель ежегодно и посылает
ее в отдаленнейшие страны, чтобы распространилась весть о ней и о прек-
расной ее работе, которую бессильны исполнить жители земли. А к твоей
возлюбленной, дочери Далилы-Хитрицы, попала эта газель, и она стала по-
ражать ею людей и показывать ее им, говоря: "У меня есть сестра, которая
это вышивает". А она лгунья, раз говорит это, разорви Аллах ее покров!
Вот тебе мое завещание, и я оставляю его тебе лишь потому, что знаю:
мир будет для тебя тесен после моей смерти, и, может быть, ты удалишься
из-за этого на чужбину и станешь ходить по странам и услышишь о той, что
вышила этот образ; и тогда твоя душа пожелает узнать ее, и ты вспомнишь
меня, но от этого не будет тебе пользы, и ты узнаешь мне цену только
после моей смерти. И знай, что владелица этой газели - дочь царя Камфар-
ных островов и госпожа благородных".
Прочитав этот листок и поняв его содержание, я заплакал, и моя мать
заплакала из-за моих слез, и я все смотрел на листок и плакал, пока не
пришла ночь. И л провел таким образом год, а через год купцы из моего
города снарядились в путь (а это те люди, с которыми я еду в караване).
И моя мать посоветовала мне собраться и поехать с ними: может быть, я
развлекусь и уйдет мол печаль. "Расправь свою грудь и брось эту печаль и
отлучись на год, два пли три, пока вернется караван, быть может твое
сердце развеселится и прояснится твой ум", - сказала она и до тех пор
уговаривала меня ласковыми словами, пока я не собрал своих товаров и не
отправился с купцами.
А у меня никогда не высыхали слезы за все путешествие, и на всякой
остановке, где мы останавливались, я развертывал этот лоскут и рассмат-
ривал газель на нем, вспоминая дочь моего дяди, и плакал о ней, как ты
видишь. Она любила меня великой любовью и умерла в горести из-за меня,
так как я сделал ей только зло, а она сделала мне только добро…..
